Учитель благодарности. На смерть Константина Крылова

В Интернет я начал регулярно выходить в августе 1998-го с помощью трескучего релкомовского модема. Сетевые литераторы меня не интересовали, мне просто не с чем было к ним идти; новые стихи появятся два года спустя. А вот потрепаться с людьми о политике хотелось. Располагала последефолтная турбулентность.

Я уселся на Форум.мск и стал там гавкаться с записными либералами, в основном эмигрантами. Серьезные люди с умными разговорами обитали на конфе Полит.ру; там я не смел высказываться, только читал и пытался хотя бы что-то постичь. Тыкаясь то в одно, то в другое место малонаселенной сети, в которой ничего нельзя было погуглить, поскольку Гугла тогда не было, я набрел на только что появившийся сайт Доктрина.ру. С тех пор я сделался читателем Константина Крылова.

Тогда я не мечтал познакомиться с ним вживую. Он - мыслитель, я - сетевой пикейный жилет. Но в 2001 году появился Живой Журнал, соединявший порой людей, которые никогда не встретились бы в реальной жизни. А летом 2002 года настала эпоха развиртуализации, в основном протекавшая в давно уже закрытых «Пирогах на Дмитровке» и где-то между Ольшанским и Виттелем, между разнообразными дудочками, колючками и лимонками я познакомился и с Крыловым. Момента, когда бы он скромно протянул руку и тихо промолвил «Крылов», я не помню. Как-то так, наверное, и было. То был почти нерасчлененный клубок общения, сгусток человеческой плазмы, из которого к началу следующего года родилось нечто невиданное и по тем временам скандальное: газета «Консерватор».

Я не был ее сотрудником, хотя в одном из последних номеров была напечатана подборка моих стихов на целую полосу. Я был другом редакции и сыном полка: надо же было мне с кем-то выпивать. С тех пор и еще в течение нескольких лет я стал видеться с Костей довольно часто. Беседовали мы и в редакции, под сенью высотки на Котельнической, и в разных едально-питейных местах; Костя, например, очень любил «16 тонн», где у него была хорошая скидочная карточка. Уже после того, как газета закрылась, мы нередко сидели с осколками ее коллектива, в том числе и с Костей, в «Старом фаэтоне», возле которого позже убили дедушку Хасана. Собирались мы и на квартире у таинственной тысячницы ЖЖ, юзера Evva, то есть у Жени Долгиновой, около метро «Динамо». Позже, когда Костя сел на придуманную им фашистскую диету и сбросил 25 килограммов, мы иногда встречались в дорогущей и модной тогда «Кофемании». Да всех мест не перечислишь. Впрочем, с течением времени наше общение пересохло, виделись мы не каждый год, и только в предпоследний год его жизни нам удалось пообщаться несколько раз.

Теперь, когда Кости не стало, многие написали о нем две вещи. Во-первых, «выдающийся философ, писатель и т.п.». Во-вторых, «я не [во всем] был согласен с его взглядами». Я никогда не обращал особого внимания на то, согласен я с его взглядами или нет. Взгляды отходили на второй план. Я держался собственных взглядов и высказывал их, не оглядываясь на Костю. Но я всегда понимал разницу между той мыслительной работой, которую я проделал, чтобы выработать свои взгляды, и той мыслительной работой, которую проделал Костя. Его работа была многократно объемнее и основательнее. Я мог мимолетно увлечься мыслью, а он ею жил. Он приносил с собой ощущение присутствия интеллекта. От него исходил вроде духов и туманов аромат незримых мне чертогов разума. Своеобразие и независимость его мысли не были вызовом обществу, протестным позиционированием; казалось, он думает так, а не иначе, потому что видит и учитывает какие-то другие реальности.

Скорее именно своеобразием мысли, а не вторым философским дипломом, он заслужил себе репутацию философа. Строго говоря, философом он не был, да и не стремился им стать. Он не заботился о построении собственной философской системы. Но мыслителем он был всегда, даже в застолье. Он был многолик и отдавал себе отчет в том, что состоит из субличностей. Он умел с ними управляться. Я не знаю, не рассыплется ли сейчас его наследие без него самого - той целостной личности, которая скрепляла все его ипостаси.

Кто его не видел, тот мог говорить, что Юдик Шерман, жыд-песнопевец - его темная сторона. Но он был Юдиком, он говорил как Юдик. С такой коварной вкрадчивостью, порой доходящей до розановской скабрезности: «А скажи мне, пожалуйста, давно ли ты… / приходилось ли тебе когда-нибудь… / что ты думаешь о… ?» Он брал тему, случайно попавшую на язык, и развивал ее всестороннее, превращая в готовую детальку для очередного романа Михаила Харитонова. И вместе с тем оставался Крыловым - и Крылов в нем иной раз говорил горько и гневно. А иной раз - делал что-то неожиданное и вдохновляющее: например, наизусть декламировал Катулла на латыни.

Я взаимодействовал с ним в разных его ипостасях. Вместе с Юдиком Шерманом мы издавались в одном издательстве («Ракета» Мирослава Немирова) и участвовали в одной презентации (в галерее Марата Гельмана). На роман Харитонова я написал большую рецензию. С публицистом Константином Крыловым писал статьи для сайта АПН. А вот с политиком Константином Крыловым, по-моему, столкнулся лишь один раз. Мы сидели рядом на благотворительном вечере в пользу русских политзаключенных, и когда на сцену вышли некие гусляры в расшитых рубахах и начали наигрывать что-то очень русское, Костя поморщился и шепотом высказал свое отвращение. История на вечере кое-что говорит о его национализме.

Константина Крылова называли лидером русских националистов. Но здесь не вся правда. Константин Крылов и был русский национализм. Он национализм придумал, и без него, боюсь, новый национализм придется придумывать кому-то другому. Каков же он, национализм по Крылову?

Во-первых, Крылов избавил национализм от антисемитизма. У него были сложные отношения с еврейской темой, но от жидоедства в духе «Памяти» и «Пульса Тушина» он русское движение отучил.

Во-вторых, он выбросил на помойку традиционную идею о том, что русским, в силу их природы, нужно твердое самовластие. Русский идеал он видел в демократическом государстве, и здесь был революционный поворот.

Наконец, в-третьих, Крылов если и не в одиночку, то в числе немногих противостоял самой вредной тенденции современной русской мысли - зацикливаться на прошлом, увязать в исторических спорах и вообще строить русское будущее по той или иной модели идеализированного прошлого. Он не был человеком фофудьи, не устраивал ритуальных плясок вокруг царской семьи и, уважая народную православную веру, никогда не отказывался от своего зороастрийства, не боясь упреков в недостаточной русскости. Он рассматривал будущее именно как будущее, а не как улучшенное повторение или переигровку прошлого.

Возможно, интеллектуальное лидерство Крылова не способствовало популярности его движения. Возможно, не только русскому, но и любому другому национализму пристало иметь вождя попроще, который был бы более понятен народу и льстил бы ему. Костя до такой степени не льстил своему народу, что многие считали его русофобом почище либералов.

В самом деле, с либералами Крылова объединяло неприятие русских в их наличном состоянии. Разница в том, что либералы хотели бы изменить русских так, чтобы те были удобнее другим народам, а Крылов мечтал, чтобы они изменились ради самих себя.

Он был алкогольным гурманом, одним из главных пропагандистов традиционных русских напитков, таких как полугар. Но он ненавидел русского пьяного хама, апофеозом которого для него был Борис Ельцин. Он ненавидел русскую ограниченную мещанскую бабу, которая вечно стреножит мужика, не дает ему развернуться. Климат русский тоже не любил - березки, слякоть, грязь, вечную зиму. Ему удалось увидеть Италию, и она ему понравилась. Совсем не ценил русскую неприхотливость. Когда были деньги, покупал продукты в «Глобус Гурмэ», одежду в ЦУМе. Не считал зазорным разбираться в модных брендах, причем интересовался ими и тогда, когда денег не было. Да, и гусляров не любил, а любил группу «Аукцыон».

Он хотел быть настоящим политиком. И он заслуживал место в политике. В политику его не пустили. Даже на несколько лет сделали невыездным. И если про кого-то можно сказать, что его убила нынешняя политическая система, то именно про Костю. Я думаю, что своего титанического «Буратину», который разросся на две тысячи страниц и все равно был далек от завершения, Костя писал от отчаяния.

Из всего умного, смешного, непристойного, увлекательного, что я в разное время слышал от Кости, мне больше всего запомнилась одна фраза. Он как-то сказал, что главное качество человека - благодарность. С тех пор я учусь быть благодарным. Может быть, когда-нибудь у меня начнет получаться по-настоящему.

«Он был самым умным русским человеком нашей эпохи». Памяти Константина Крылова